“Я мешала воровать огромные деньги» — Гулжахон Юлдашева
«Во время пандемии на одной чаше весов были жизни людей, на другой — выделяемые государством большие деньги» – рассказывает Гулжахон Юлдашева, врач инфекционист, работавшая в начале пандемии главным инфекционистом Ташкентской области, после обращения через СМИ объявленная преступницей.
15 августа 2022 года Верховный суд отменил предыдущие решения, вынесенные по делу Гулжахан Юлдашевой, и направил его на новое рассмотрение. Колумнист Kun.uz Шакир Шарипов побеседовал с врачом о тех событиях.
Напоминаем, что Гулжахон Юлдашева, работавшая главным инфекционистом Ташкентской области и главным врачом областной инфекционной больницы в Чирчике, заявила через СМИ, что во время пандемии коронавируса больница не была обеспечена необходимым, а обещанное денежное вознаграждение персоналу не выдали. После чего против неё было возбуждено уголовное дело.
– Давайте вернёмся к тому моменту – началась пандемия. Ваши ощущения? В каком режиме вы работали? Расскажите свой режим на пике пандемии.
– Мы работали практически 24 часа. Даже если кто-то шёл отдыхать, у всех были подключены телефоны и в любой момент мы должны были быть на связи.
– Что придавало вам сил преодолеть такую нагрузку?
– Силу, наверное, придавало то, что благодаря тебе большое количество больных выживали. Видеть, как больные выздоравливают и сколько больных выписываются из больницы.
– Что ощущает доктор, когда его пациент погибает?
– Лично у меня не было ни одного смертного случая. Но в больнице смерти бывают. Когда ты слышишь, что пациент умер, слёзы идут невольно. Не имеет значения, кто умер. Даже порой во время разговоров, когда узнавали, что где-то кто-то умер, мы начинали плакать навзрыд. Без слёз невозможно было разговаривать. Мы были на грани. В психиатрии данный процесс называется пограничное состояние. То есть «шаг в лево, шаг в право» и психоз был обеспечен
– Вы плакали и работали?
– Да, плакали и работали. Я вот сейчас вспоминаю, и снова наворачиваются слёзы. Хотя с детства у меня жесткий характер, не плачу на людях. Но в тот период я много плакала. Даже при телефонном разговоре, когда объясняла медсестрам, как оказывать помощь.
– Тот телефонный разговор, когда вам отказали в кислородных концентраторах. Помните ощущения?
– Я тогда навзрыд плакала. Во-первых, мы были в безвыходном положении. Больные умирают в большом количестве. Девочки плачут, кричат, все в панике, потому что мы не знаем, что нам делать. Вывоза трупов нет, не ясно к кому обращаться, куда идти, потому что никто не был готов к такому. И тот разговор по телефону… Сначала я обратилась к блогеру Шавкату Хасану с просьбой помочь, чтобы хотя бы донести до кого-то наше положение. Я не могла ни до кого дозвониться, никуда поехать. Нам позвонили и сказали: “приезжайте! Для вас подготовлены 10 оксигенаторов”. Но нужно было поехать на склад в Зангиату.
Мы так обрадовались. И у нас не было разделения, кто кем работает, мы были одной дружной командой. Девочки собрались и поехали. Это было около 9 вечера. Доехав, позвонили мне и сказали, что им отказали в выдаче оксигенаторов. Я обратилась к бухгалтеру облздрава, заму, начальнику, результатов не было.
У меня была автоматическая запись звонков. То есть специально разговор я не записывала. Потом начались проверки несмотря на то, что мы находились в карантинном режиме.
– Я помню наш первый телефонный разговор с вами. Когда вы обратились, чтобы мы осветили историю. Что вас побудило?
– Скорее всего безысходность. Образно говоря, мы были на фронте, а по ту сторону те, кто должен был нам помочь. Я стучалась в закрытую дверь. За день до моего обращения через СМИ к нам заехали машины скорой помощи, чтобы перевозить наших больных в другое – новое учреждение, которое возвели в Чирчике. И первый же больной, который был перевезён туда… умер. Какой смысл был перевозить отсюда туда?
В Чирчике не были оборудованы даже скорые на момент пандемии. Хотя пик пандемии пришелся на 4й-5й месяц в нашей стране, и можно было всё успеть. Сверху-то нас обеспечивали всем необходимым. Просто средний слой фильтровал это оборудование, «этот мне нравится, и я ему дам, а этот нет, поэтому – не дам».
– Обратившись в СМИ за помощью, вы представляли хотя бы в некоторой степени, что будет?
– Я, честно говоря, думала, что буду услышана. Я надеялась. И даже в страшном сне не могла предположить, что могут посадить. Министр наш заболел на тот момент, я решила, что буду услышана через средства массовой информации. Конфликты с руководством облздрава у нас возникали ещё до пандемии. По поводу финансирования. Я это и во время суда говорила. По поводу десяти миллиардов, выделенных на ремонт областной инфекционной больницы, которые в итоге «укатили» на ремонт тридцати коечного отделения в Алмалык.
– Потом вы сами заболели.
– Это было неизбежно. Приходилось работать на износ. Иммунная система падает. Надо слушать пациентов, освобождаешь свои уши, и вирус находит путь пройти. У нас не было таких костюмов, какие были за рубежом – с обратным током.
– Вы были вынуждены, не долечившись, покинуть лечебное заявление.
– Я вынуждена была из-за следователя. Сказали, что следователь прокуратуры пришёл меня допрашивать. Военная комендатура его не пустила. Следователь рассказал, что я обвиняюсь в смерти больного и расхищении средств. Поэтому я и вынуждена была уйти пораньше, чтобы доказать и самой присутствовать там.
– Потом вас задержали. Помните эти моменты? Что вы ощущали?
– Я этот день на всю жизнь запомнила. Никакой женщине не хочется стоять даже перед прокурором, перед кем бы ни было в неподобающем виде. Позвонила следователю и сказала, что приведу себя в порядок и на следующий день пойду в больницу, чтобы участвовать непосредственно самой в проверках. Вечером поехала в эту парикмахерскую покрасить волосы. Адрес парикмахерской я ему дала сама. Двадцать человек завалились, как будто какого-то это террориста искали и не могли найти.
– Врач-инфекционист во время пандемии находится в следственным изоляторе. Вспомните те дни.
– Честно говоря, я постаралась вычеркнуть это из памяти. Хотя, конечно, это не вычеркнешь никогда.
– Я ещё забыл добавить, что у этого врача шестеро детей.
– Двое из которых совсем маленькие. Младшему даже двух лет не было.
– Это в то время, когда люди в большом количестве гибли.
– Получается, жизнь пациентов, которых я могла бы спасти, не была нужна. Предпочли убрать меня. Я значит, сильно мешала. Честно говоря, первый день особого страха не было. Я почему-то думала, что это просто хотят запугать и сегодня, завтра меня выпустят. Суд оставил в силе заключение. Потом у меня надежда была на апелляционный суд. И я стала к нему готовиться, собралась с мыслями.
Попросила принести мне уголовно-процессуальный и уголовный кодексы. Это уже я после узнала, что общественность возмутилась. Когда я там сидела, я поняла, что все в моих руках. Попросила принести бумагу и ручку, писала всё, что помню, чтобы вспомнить. Попросила решение, не дали.
Люди там тоже разные были по смене. У меня же продолжалось лечение, мне нужно было пить таблетки, разжижающие кровь, цинк, витамины, все по часам. А у меня ни часов, ничего нет. Можно было выйти из камеры только, чтобы попить лекарства. Иногда некоторые смены выводили нас на прогулку. То есть разные были люди.
– Момент выхода из изолятора – ощущения?
– Вы имеете ввиду, когда я была освобождена?
– Да.
– Ой, вот этот день у меня ярко запечатлелся. Все пошли на прогулку, а мне что-то не хотелось идти. Не пошла. Потом меня позвали, сказали, что в главный корпус вызывают. «Кто вызывает, зачем вызывает?» На тот момент времени был Маджидов, имя его забыла, начальник тюрьмы Зангиатинской. Он вызвал. Сначала пошутил, говорит: "вот, приходили… Вы что им наговорили про нас?" Я ответила, что ничего не наговорила, сказала всё как есть, что нормально кормят. Потом он засмеялся и мне говорит "вы свободны!". Крикнула, заплакала. Конечно, всё не так как, я сейчас рассказываю – эмоций было столько, это незабываемо. Все радовались. Все девочки, кто там был – все радовались.
– Расскажите про суд.
– Первые дни, честно говоря, судья подавал надежду. Я верила, что раз "Kun.uz" всё освещает всё идет открыто, все будет по справедливости, все увидят, сколько ошибок в этом уголовном деле. Я каждую страничку изучила. Помимо этого, изучала уголовно-процессуальный и уголовный кодексы.
Мои бессонные ночи продолжались: бессонные ночи во время пандемии, во время лечения, во время тюрьмы, а теперь – суд.
Но мне казалось, что если я – человек без юридического образования, вижу эти ошибки, другие тоже увидят, и я буду оправдана. Но в какой-то момент, на четвертом или на пятом заседании суда я поняла, что суд идёт не в ту сторону. Не давали задавать правильные вопросы свидетелям. Были моменты – когда судья старался унизить меня. И старался обвинить в том, о чём даже не говорилось в уголовном деле. Я поняла, что все идет «не в ту степь».
Я услышала, что судья одному из свидетелей объясняет, как ему давать показания, будучи в мантии, зайдя в другую комнату. Всё было видно.
– Вы имеете в виду ошибки?
– Я бы сказала, не ошибки, а целенаправленные нарушения уголовно-процессуального кодекса. Если вы позволите, два больших нарушения назову. Первое – преднамеренное нарушение и со стороны следственных органов, и со стороны прокуратуры, и со стороны суда. Похоже на сговор. Это то, что во время следствия был привлечен свидетель в качестве эксперта по экономическим вопросам… со средним образованием. Это запрещено в уголовно-процессуальным кодексе.
Кроме этого, на тот момент он был осужден и уже отбывал наказание в виде ограничения свободы. В уголовно-процессуальном кодексе указано, что даже просто судимые с непогашенной судимостью не имеют права участвовать на суде ни в качестве эксперта, ни в качестве специалиста. Но этот «специалист» был привлечен как следственными органами, так и во время судебного разбирательства. Если посмотрите видео, увидите, как судья сам помог ему соврать, причем всем присутствующим во время судебного заседания, спросив "не судимы ли вы", на что тот отвечает "нет", и продолжает свои показания.
Хотя перед судьей лежит открытое уголовное дело, где указано, что он судимый. Допустим, не обратил внимания судья. Но ведь мы в письменном виде подали ходатайство о том, чтобы показания этого эксперта были исключены. На что судья отказал нам в этом ходатайстве и дал еще и письменные объяснения, почему он оставил данного свидетеля в качестве эксперта. Это грубейшее нарушение уголовно-процессуального кодекса.
Второе крупное нарушение – во время чтения приговора, это записано в Kun.uz, судья оговаривает ряд частных определений. В итоге ни в приговоре этих частных определений нет, ни в протоколе. А протокол, мы знаем, ведется точка в точку. То есть протокол подделан или приговор был изменен. Нас ввели в заблуждение. Почему я говорю «нас», потому что в Kun.uz`е всё демонстрируется, общественность это смотрит, юристы наблюдают.
Настолько не бояться! Даже огласки своих нарушений! Не бояться наказания! Мы с адвокатом требуем служебного расследования, как по отношению к прокурору, который выступил, дал интервью, обвинил меня, когда еще даже следствие не было закончено, так и к судье, который вел первичное судебное заседание, у которого было очень много ошибок. Но почему-то до сих пор в служебном расследовании нам отказывают. «За недостаточностью доводов». Нарушение уголовно-процессуального кодекса, как оказывается, не нарушение.
– Что вы думаете на счет всего произошедшего: на пике пандемии, врач, инфекционист, после того, как обращаетесь через средства массовой информации, просите помощь и говорите о недостатках, после этого вас арестовывают…
– Боюсь кого-либо обвинить и боюсь того, что потом кто-то может этим воспользоваться, но я мысли свои скажу. На кону стояли не только жизни людей, на кону также стояли большие деньги. А я мешала разворовывать эти деньги, понимаете? Я не позволяла совершить этого, высказывала все в лицо. Решили меня убрать…
В каждой области были созданы команды по борьбе с пандемией. Но в Ташкентской области в команде не было ни одного инфекциониста!.. Нас просто убрали оттуда, потому что мы многое знаем и можем сказать «это не так, это так».
Вот вы мне задали вопрос в первые дни пандемии. Уже тогда меня вычеркнули из этого списка, то есть из команды. Потому что первые, если помните, чартерные рейсы были организованы в феврале до начала пандемии, которые привозили студентов, обучающихся за границей. Привозились, на время карантина оставлялись в санаториях, расположенных в Ташкентской области. Уже тогда я возмущалась многим вещам. И меня вычеркнули из списка, из группы специалистов по борьбе с пандемией. И из электронной группы меня удалили.
Мы обученные, знаем, как часто надо менять маски, как часто надо менять форму, сколько человек должны обслуживать людей в карантине, как часто проверять, прилетевших из-за рубежа студентов.
Требования просто не выполнялись. Было много ошибок во время пандемии, не ошибок, преднамеренных нарушений, которые я считаю в принципе привели к тому, что увеличилось количество пациентов, зараженных. Потом многое делали для того, чтобы заполнить вагончики. В общем, перевес пошел на деньги.
– Что происходит сейчас, на данный момент?
– После первичного суда у нас был апелляционный суд. Двадцать третьего ноября апелляционный суд оставил приговор в силе, но из двадцати одного предъявленного эпизода оставил семь. Я была не согласна с решением апелляционной коллеги и подала в Верховный Суд. Пятнадцатого августа Верховный Суд аннулировал решение апелляционной судейской коллеги и перенаправил на новое рассмотрение.
После этого в социальных сетях опять началась травля, очернение меня, в двадцати двух крупных группах… Писали, что у меня слишком много денег и я подкупила судей Верховного суда…
– В двадцати двух группах?
– Это то, что я насчитала… С девятого сентября началось хором, как раз вот после вашей заметки в Kun.uz. Это простой человек не может инициировать…
– Где вы сейчас работаете? Как детей содержите?
– Работаю в проектах связанные со скринингом вируса папилломы человека. Официально врачом не работаю. В марте месяце ко мне пришло уведомление о том, чтобы я забрала свою трудовую книжку. В трудовой книжке я обнаружила, что там меня уволили задним числом, четырнадцатым декабря. К трудовой книжке приложили приказ, но он не подписан министром. Там стоит печать только.
Естественно, написала жалобу в министерство труда. Но министерство труда отправило моё письмо обратно в инфекционную больницу…
Трудовой договор со мной никак не могли прекратить, потому что со мной не было заключено трудового договора… В конце июня, когда мне домашний арест сняли апелляционным судом, тогда я имела право вернуться на свою прежнюю должность, на свою прежнюю работу, потому что я не была уволена…
Тогда я обратилась с письмом к тогдашнему министру, второго июля. На что мне отвечает не министерство здравоохранения, а облздрав. Юрист мне позвонил и сказал, что мне предлагают работу в поликлинике инфекционистом… Хотя я, как уже сказала, не уволена с поста главврача, могла продолжать свою работу.
После был "сайёр кабул", и я решила обратиться к хокиму. И как раз там был судья Ташкентского областного суда. Я обратилась, что мне физически оказываются препятствия для того, чтобы я продолжала свою трудовую деятельность. Мне же шестерых детей надо было кормить. Я столько месяцев находилась без дохода, без работы. На что тогда председатель Ташкентского областного суда во всеуслышание сказал, что моя вина доказана… Что я не имею права работать, продолжать работать главврачом. Хотя апелляционный суд еще только начался тогда. То есть приговор мог ещё не войти в законную силу, вошел в законную силу только двадцать третьего ноября, но уже на тот момент времени председательствующий судья меня уже обвинил.
Я ему тогда сказала, «а как же презумпция невиновности?». На что он мне сказал «это не по вашей теме»… Там сидел и областной хоким…
По этой причине я и не хочу, чтобы апелляционный суд проходил в Ташкентской области. Я не верю ни областному, ни районному, судам Ташкентской области. Хочу, чтобы город рассматривал.
Беседовал Шокир Шарипов.